Когда он приснится тебе, дружок, то это симптом любви. Иди к докторам, порошки глотай, под капельницей лежи. Но если по-прежнему сердце жжёт, то чёрт с ним, как есть, живи, поскольку всё лучше, чем пустота, чем жизнь в кромешной лжи. Пускай он приходит к тебе во сне, раз незачем наяву, пускай он целует тебя в висок и глушит с тобой вино, пускай улыбается по весне и курит тайком траву, прости ему всё, раз уж это сон, смотри его, как кино. На самом-то деле он где-то там, в далёкой чужой земле. Он пьёт своё виски и спит с другой, он счастлив, а как ещё? Его голова по ночам пуста, и так уже десять лет, а может, и больше, но под рукой всего лишь примерный счёт. Скорее всего, полагаю я, их двое, а не один. Которого видишь в полночных снах — такого теперь люби. Тот, первый, без снов, в неродных краях, с огромной дырой в груди — не нужен, останься с собой честна, он стёрся, исчез, убит.
Нам снятся пожарища городов, руины кирпичных стен, иссохшие русла равнинных рек, осколки могучих скал, торосы суровых полярных льдов в их гибельной красоте, метели в хроническом декабре и северная тоска. Затем мы мельчаем, и снится нам, как мы покупаем хлеб, как пьём в подворотнях чужой портвейн, разлитый из-под полы, и матом исписанная стена, и крабовое филе, и мерзкий узор проступивших вен, и вопли бухой урлы. Затем опускаемся мы на дно, в холодный пустой подвал, где нет ничего, да и жизни тут — две крысы да таракан, и больше, дружок, мы не видим снов, поскольку душа мертва, а тело, упавшее в немоту, продаст себя за стакан. Предсмертная стадия, высший сорт, шагающий прочь фантом, монета в любом из ослепших глаз и запах сухой травы, ритмичный пронзительный скрип рессор, но если уже никто во сне никогда не увидит нас, то, видимо, мы мертвы.
И если чужое лицо во тьме вдруг станет твоим лицом, и ночь превратится внезапно в день, и свет обовьёт кровать, то помни о нём и мечтай о сне, и локон крути кольцом, пускай он живёт неизвестно где — не смей его забывать. Он будет любить не тебя, прости, он будет совсем другим. Он будет снимать в подворотнях шлюх и пить с ними терпкий ром, в груди его будет дыра расти, дыра от твоей руки, от глупого слова, мол, не люблю, с обеих его сторон.
А там, за окном, самый первый снег, чуть видный, едва живой, Ложись, засыпай до своей весны, когда уйдут холода. Покуда ты видишь его во сне, он твой, ну, конечно, твой. А значит, поскольку ты любишь сны, он будет твоим всегда.
