«Вот и лето прошло,
Словно и не бывало.
На пригреве тепло,
Только этого мало…»
София Ротару «Вот и лето прошло» к/ф «Маленькая Вера»
Постсоветская повесть
в пяти картинах
без времени, пролога и эпилога
Картина первая
Это был солнечный, ничем особо не примечательный ленинградский день. Матушка-Нева, зеленая с перепою, вздыхала о чем-то, омывая изнывающую от зноя гранитную мостовую, и всюду, кажется, ей было тесно, так и ходила ее бездонная грудь, так и плевалась Матушка-Нева в стариков-сфинксов на Университетской набережной: аж всех туристов распугала, набуянила. Был это, вроде, восемьдесят девятый год, ну а там и перестройки, и новостройки, и все дела. Свежий такой, словом, бардак, и поэтому последние маленькие чопорные немцы и французики улепетывали отсюда, прижимая к дрожащему сердцу пухлые валютные кошельки. Но нет-нет да накатит на них в Европах русская такая щемящая тоска, и, достав из-за дивана бутылочку «Столичной», они таинственно вздыхали:
- Рашн вотка!..– и мурлыкали что-то себе под нос.
На большее сил им не хватало, слишком уж был, видать, отуплял их культурный шок… Ну да не о них речь, это совсем, совсем другая уж история… Потом, может, как-нибудь про них поговорим.
Веселое же времечко было!.. Молодежь наша, правда, счастливая ходила, морды у них сияли как пятаки. И все с гитарами или пивом, обкуренные. Неформальные такие все, ненормальные и довольные. Занырнут вечерком в какой-нибудь дворик-колодец и до утра там колобродят, буянят по пьяни.
Нашлась и в тот августовский день пара таких любопытных мальцов-удальцов. Звали их Юра и Витя, и были они в кожаных куртках, а немытые патлы их торчали кольями. Спускаются, значит, Юра и Витя по ступенечкам да к Неве-Матушке, а та их как окатила со всей силушки! Но этим хоть бы хны. Они засмеялись, как идиоты, и кинулись орать от только им понятного счастья, и бросились целовать гранитную мостовую.
Юру и Витю нынче с утречка выпихнули из психиатрической лечебницы. Тощая, как крестьянская кобыла, медсестра сказала им: «Всё, ребятки! Именем Союза Советских Социалистических Республик, – тут она отчего-то перекрестилась, – чешите-ка вы отсюда. Нам все равно вас больше лечить нечем. Нам вон самим сегодня зарплату выдали ночными горшками, а скоро, глядишь, дерьмом выдавать начнут!» – и швырнула пацанам их незамысловатое барахлишко. Врачиху звали Татьяной Сергеевной. Через несколько лет она растолстеет раз в пять от неведомой нынешней мировой медицине болезни, побелеет, как саван, и помрет, ползая по полу вымирающей коммуналки где-то на Петроградке…
Приоделись наши молодцы, приняли облик человечий. Юра умильно уставился на Татьяну Сергеевну:
- Бошку-то хоть вымыть можно?
- Не положено.
- У нас же вши заведутся, Танечка! – взвыли Юра и Витя в голос.
- Мыла нет, – сухо ответила Татьяна Сергеевна.
- Даже дегтярного? – подмигнул ей Витя, застегивая рубашку.
- Дегтярного! – озлобилась Татьяна Сергеевна. – Тут хозяйственного нет! Ложки мыть нечем… Ишь, барчук. Все, все, давайте чешите отсюда. В морге вас намылят, когда сторчитесь.
Тихонько выудив из-за пазухи бутылку с чистейшим спиртом, прозрачным, как слеза ребенка, Татьяна Сергеевна тихонько передала ее Вите. У того аж зрачки расширились, будто у кота, когда он завидел, как сверкнуло лучистое содержимое бутыли в золоте летнего солнца… На радостях Витя даже ущипнул Татьяну Сергеевну за тощий зад, и та, съехидничав, зацокала по коридорчику и скрылась за какой-то белой дверцей, куда посторонним вход был воспрещен. Больше ребятки Татьяну Сергеевну живой не видели.
Долго шатались под солнцем Витя и Юра и бились в хмельной истерике своего счастья. И было плевать на все. Свобода, мать ее за ногу! Даже по хабарику подобрали с поребриков каких-то переулочков Васильевского острова, утопавших в пышной зелени.
Уселись у сфинксов в конце концов.
- Заночуем во дворах или в падике каком… – мечтательно протянул Юра.
Витя отхлебнул из бутылки и протянул ее товарищу.
- А с утреца поищем, чего тут на дне есть, Невы родимой… Может, сдадим лома всякого, чего найдем, да пожрать купим.
- Или на электричке в поселки сгоняем, пошаримся по огородам.
- Э, не, братец. Я в огороды не полезу. Петьку-Черта застрелил козёл какой-то в марте. Как собаку замочил… И похоронил в огороде.
Замолчали оба, помянули товарища.
- Это нам еще повезло с тобой, посидели до июля, – крякнул Юра, – хоть с крышей над башкой.
- А давай сфинксов стырим?
- По кусочкам, что ль? И кому они нафиг нужны?
И вдруг ухмыльнулась древняя египетская глыба прямо над головами у ребят.
- Дебилы вы, ой дебилы… Посмотри на них, друг мой! Это особенные экземпляры. – Тут сфинкс устало покачал своей каменной головой, а его сосед смачно харкнул прямо в катившийся мимо трамвай. И грянул в небе синем гром: это расхохотались оба.
Юра и Витя уставились почему-то друг на друга с такой ужасающей мыслью, что ее, пожалуй, и словами-то не выразишь, но сводилась она к вопросу о том, а действительно ли так далеки конец света и смерть, как им казалось минуту назад? Уж и утро сегодняшнего дня казалось бесконечно далеким, а может, и не было его, никакого утра…
Захрипел сфинкс, подрезая когти ножничками:
- Дуйте на Большую Подъяческую, охламоны. Там, в доме девятом, на третьей лестнице, в квартире нумер шесть живет наш приятель. Звать его Бафомет Иванович. Позвонить три раза, откроет собственной персоной.
Второй же сфинкс закурил сигаретку и, бросив поседевшему Вите почти полную пачку, добавил:
- Пароль прост: ковер-вертолет. Все, пожалуй! – и расплылся в улыбке так, что сигаретка задорно поглядела куда-то в небо. – Папироски хорошие, не бойсь, не отравишься. Мальборо. Импорт-с. Курите на здоровье!
Тут помчались друзья прочь, чуть не кубарем катясь по мостам и улицам, успокоившись лишь где-то у дымчатого, разморенного на солнышке Никольского собора. Собор был светел, словно привиденье, увенчанное мерцающими куполами, как нимбом, но и в сквере казалось им, что это сумасшедшее кряхтенье несется вслед, чуть слышное… Облокотившись на черную ограду канала, Витя тихонько завыл, а Юра задумчиво белел и седел, потихоньку попивая из горла.
Вытащил у Вити из кармана пачку импортных сигарет, осторожно закурил.
Да как захохочет!
- Слышь… А они настоящие, они реально настоящие!
Ну и протянул товарищу, мол, затянись.
Накурились вволю!.. Да зашагали по каналу, в тени тополей, прямиком к Подъяческой, и озорное солнце довольно сияло над их безумными и бездумными головами.
Картина вторая
Сразу же после третьего, еще более робкого звонка, чем первые два, дверь квартиры номер шесть приветливо распахнулась, пронзительно заскрипев, как спина какой-нибудь старухи, и на пороге возникла симпатичная женщина лет тридцати трех. Облаченная в белый медицинский халат, испещренный мелкими кровавыми пятнышками в области проступавшей пышной груди, она выпустила три колечка табачного дыма и задорно спросила, поправив изящными пальчиками рыжие кудри:
- Вам кого, товарищи?
Остолбеневший Юра тихо пискнул:
- Бафомета!.. Как же его…
Но тут встрял Витя:
- Иваныча нам! Ковер. Вертолет.
Дамочка по-плутовски прищурилась, рассмеялась на всю узенькую загаженную парадную и кивнула на коммунальный коридор:
- Проходите, товарищи… Бафомет Иваныч! А Бафомет Иваныч! К вам гости.
И закрыла за друзьями дверь на хлипкую цепочку. Кивнула, подмигнув, на комнату. Витя чуть поскользнулся на сыром после мытья полу, чем вызвал новый раскат хохота рыжей дамочки и ужас в глазах Юры.
В комнате оказалось светло и просторно. На столе величаво и безмолвно возвышались пузатый сияющий самовар, белые чайные чашечки в красную крапинку на белых блюдечках, бутыль самогонки… Здесь же были всяческие закуски, вроде кабачковой икры, дырявого сыра, вонючей корюшки, золотистые лимончики. Даже пышнотелая ржаная краюха, от которой так и веяло свежим хлебом.
Во главе стола, с торжественно поднятой хрустальной рюмкой, восседал, дымя трубкой, объект лет сорока пяти – вылитый Сталин. Только не в кителе, а в белом халате. И ус один у объекта был совершенно седой.
«Дефицит… на столе!» – ошалело пронеслось в воспаленном мозгу Юры.
«Бандиты. Все, хана! Прощай, мама», - вздохнул Витя.
- Разрешите представиться! Бафомет Иванович Амадеев, – просипел субъект и приветственно кивнул; посмотрев на рыженькую мадам, Бафомет Иванович, улыбаясь, добавил: – А это Яночка Асмодеевна. Прекрасный патологоанатом.
Яна ухмыльнулась и закурила новую папиросу.
- Да вы присаживайтесь, товарищи!
- Мы сейчас сядем, ага, – хихикнул Юра, толкая Витю в бок, дабы наперво усадить товарища, хоть тот и отчаянно брыкался.
- Вы сесть успеете всегда! – улыбнулась Яна, разливая самогон по хрустальным рюмочкам. – Поэтому лучше все-таки присаживайтесь. За знакомство!
Весело зазвенели рюмочки. Чокнулись вчетвером и залпом выпили.
Воцарилась тишина. Раздавшееся за окном хихиканье побудило Яну воодушевиться и метко выбросить дотлевающий окурок прямо в форточку. Больше никто не хихикал.
Пожевывая корюшку и хищно клацая потемневшими зубами, Бафомет Иванович нарушил тишину.
- Значит, Витя и Юра… Да, мне уж отзвонились Валечка и Сенька. Ну, сфинксы с набережной. Хе-хе. Ну да мне какая, впрочем, разница… Юра, Витя, Саша, Наташа – один черт люди. Никакого тебе изыску… - скривился, будто в обиде, Бафомет Иванович. – А ведь уж сто лет кряду я в Питере не был. А, ладно, черт с ним! – махнул рукой Бафомет Иванович. – Ешьте-ешьте. Не стесняйтесь, ребятки.
Задумчиво витая в сизых клубах дыма, Бафомет Иванович улыбался своим мыслям вслух, а Яна, грустно вздыхая перед каждой свежей рюмкой, медленно, но верно допивала самогон.
- А чего-то вы нынче Сталиным заделались, дражайший? Ась? – хмельно улыбнулась она, глядя на Бафомета Ивановича.
Со стены улыбались, заключенные в красную рамку, сфинксы с Университетской набережной. Лица их, правда, походили на лица обыкновенных алкоголиков лет пятидесяти. И та самая цигарка в уголке рта… Кто ж он был, с цигаркой? Валечка? Сенька?! Мальборо. Импортные. «Курите, не отравитесь!»
Бред какой-то.
В углу, у шкафчика со стареньким магнитофоном, укрытым ажурной салфеточкой, дремало чучело совы в кокошнике и русском сарафане.
На шкафчике – обычный чемодан. Рядом пылилась машинка «Ундервуд».
«Дурдом какой-то. Они еще и того… Теперь точно хана!» – подумали одновременно Витя и Юра. Но жевали усиленно: надо ж перед смертью-то… Чтобы не так, может быть, обидно было. Интересно, все-таки как убивать-то будут? Долго? Больно? На органы, точно, не иначе; да вот кому, кому же только нужны проспиртованные их организмы…
- Ну что вы, товарищи, о нас такого скверного мнения. Или худо мы вас приняли? Невкусно?.. – вздохнула Яна, выпуская изо рта струйку серого дыма.
Витя подавился. Юра просто закурил…
- Расскажи им, Яночка, про житье наше, – привстал из-за стола Бафомет Иванович, поглядывая на часы на руке. – А у меня, увы, дела. Надо проведать Родю, как он там на ДЕ обосновался, средь пирамид своих ненаглядных…
Бафомет Иванович нырнул в черное пальто, ухватил свою трость с серебряным грифоном и выпорхнул в окошко.
- Все в порядке. В полном, совершенном, абсолютном по-ряд-ке! – взмахнула добродушно руками веселая Яна. – Так бывает на этом свете. Не всем же дальше своего клозета не видеть, ну. Радуйтесь, глупые. Вам повезло…
Комнату озарили золотистые вечерние лучи; скользнув по крышам соседних домов, они заглянули в пустые рюмочки и, переливаясь всеми цветами радуги в объятиях хрусталя, перебежали на золотистый пузатый самовар.
- Так что ж с нами будет? А?!– взмолился Витя.
Юра, стараясь быть незамеченным, объедался до отвала, еле успевая облизывать одну за другой тарелки.
Яна усмехнулась и зажмурилась на еще теплом закатном солнышке, как кошка.
- Давайте лучше чай пить. Все-то вам, людишкам, разжевывать до объяснять надо. М-да… Не Нострадамусы вы, ой не Нострадамусы…
Картина третья
Когда закипел самовар и на столе возникли горы румяных пирожков с повидлом, в коридоре раздались три коротких звонка. Яна умчалась открывать, и квартирка тут же наполнилась женским истеричным визжаньем:
- Ой, Ян! Янка! Я тебе сейчас такое, такое расскажу! – и раздались сдавленные рыданья.
- Ёшкин кот! В печенку! Вот… тварь! – приглушенно ответила Яна. – Проходи, Валюша. Не реви. Сейчас мы с тобой на посошок…
Гостьей оказалась девчушка лет семнадцати, тощенькая, с торчащим из впалого живота окровавленным кухонным ножом. Веснушчатое ее личико было заплакано, васильковые огромные глаза припухли от слез. Яна бережно вела ее под руку, приговаривая: «Это ничего, это не самое еще страшное… Это ничего».
Валюша лишь тихо скулила, оглядывая старые, облупившиеся обои в коммунальном коридоре.
В комнате Бафомета Ивановича на подоконнике уселся Витя. Глядел во двор, хмельно над чем-то хохотал, показывал пальцем и верещал:
- Юрк, а Юрка! Ой, не могу! Юрка сдох! Ян, ты знаешь!.. – и с этим отчаянным криком он вдруг исчез за окном; осталась лишь вечерняя синь, тихие белые звезды да тени старых крыш.
Яна с блаженной улыбкой застыла на пороге комнаты:
- Дэбилы…
И Валюша улыбнулась.
Яна всегда язвительно проговаривала слово «дебил» через «э», этой же участи подвергалось слово «прелесть». Привычка еще с институтских времен.
Когда Валюша уселась на синенькую табуретку, Яна налила в две рюмочки самогону, после чего многострадальная бутылка опустела совсем и скользнула на пол, обиженно звякнув.
Подруги уже было подняли рюмки, как в квартиру снова позвонили. Три раза.
- Кого там еще черти принесли! – буркнула Яна.
А через пять минут вся дружная компания в лице Вити, Юры, Яны и Валюши полюбовно выпивала за одним столом, уминая пирожки и беседуя о потустороннем бытьи. Витя и Юра, правда, были бледненькие и задумчивые, как мертвые дети.
- Вы, ребятки, поймите: мир уже свихнулся, – деловито курила Яна, скучающе глядя на стол. – Это пройденный этап. Вы уже скончались, товарищи. Вчера утром. Чего ж в окно лезть?
Валюша захихикала:
- Да вы не бойтесь. Это даже по-своему приятно…
Яна поддакивала:
- А не нравится, так вас и не держит никто.
И, натянув на пальчики медицинские перчатки, а следом и маску, ушла в свою комнату. Сказала, мол, засиделась, пора и честь знать. Трупы сами себя не вскроют.
Часы прокуковали полночь, и аккурат под двенадцатый визг деревянной птички в окно влетел веселый, желтоватый от лунного сиянья Бафомет Иванович. Правда, из Сталина он превратился в Пушкина. Взмахнув руками, Бафомет Иванович возвестил:
- Все спокойно..! В Древнем Египте.
И менее торжественно слез с окна. Потрепал за чуб Витю, пнул слегка тростью Юру, промычал что-то. Усевшись за стол, налил чаю и принялся рассказывать:
- Слушай старого черта, молодежь…. Был у меня племянник. Родя Самуилов… Ой, Валюша, это почто ж твой хахаль тебя так? Родя египтолог был… Да прям в печень. Ну да теперь хоть упейся! Тебе освежить? Не? Ну как хошь… - Бафомет Иванович удивленно поцокал языком, будто пробуя что-то. – Так вот. Пришел как-то раз ко мне Родион сюда, на Подъяческую, и говорит: дай, Иваныч, такой агрегат, чтобы к пирамидам насовсем и ни рожи единой больше не видать. Не мог больше… Он, Родя, свихнулся. А конфеты в кульках и на том свете любит. «Сказки Перро» с Красной Шапочкой на фантике…
Здесь Бафомет Иванович трагически подъял очи к тверди потолка с облезшей лепниной, пустил слезу и, шумно отхлебнув из фляжки, продолжил:
- Предоставили ему… махину. Вертолет красный. Так махина через неделю домой пустая прилетела, сама по себе. А нынче Роди ни у одной пирамиды нет. Неделю назад был. И пропал…
- И где ж его теперь искать? – спросил Витя.
И воцарилась такая тишина, что было слышно, как бился в окно комар. В комнате возникла Яна: вся в крови, без маски. Довольная, как черт, она улыбнулась и сказала:
- Бафомет Иванович! Ох и засиделись мы. В мире человечьем уже ровно двадцать лет прошло… А мы и не постарели! Я так вообще только хорошею…
Приладив рыжую шевелюру, она задорно подмигнула Вите и Юре:
- Ну чего, пойдемте вскрываться?
- А чего и нет? – бравировал Юра. – Пойдем, Юрка.
Остановил их Бафомет Иванович, покачав головой.
- Первым делом водочки им. Для храбрости, – захохотал он, выудив из-за пазухи непочатую бутылку. – Это, ребятушки, весело, вскрываться-то, не бойсь.
Молчавшая Валечка вдруг спешно куда-то засобиралась; сказав, что ее вскрывать не надо, мол, ей и с ножом в животе живется нормально, она повисла в воздухе и, обернувшись навозной мухой, вылетела в форточку.
Изрядно выпившие Юра и Витя, окосевшие, горланили частушки, а потом и вовсе пустились в пляс с не менее веселой, разудалой Яной…
Вскоре они отрешенно дымили на коммунальной желтой кухоньке, заботливо зашитые от шеи до брюха.
- Двадцать лет прошло… А все еще день. Солнце вон светит! – радостно сказал Витя.
- Летнее, блин! – поддакнул Юра. – Весело живем.
И осветили лучи белобрысые одуванчики их голов. В квартирке стояла мертвая тишина и несло едким медицинским спиртом, запах которого смешивался с хлоркой - Яна начищала секционную.
Источник: http://www.proza.ru/2015/03/29/2268 |
