О встречах со снежным человеком в Сибири ходит невероятное количество самых различных историй. Большая часть из них, конечно же, просто катастрофически недостоверна. Мало ли, какого рода бред может приключиться с пьяных глаз? Тем более, огромное мохнатое существо со всеми атрибутами нечистой силы в виде горящих красным огнем глаз и сочетанием человеческих и звериных признаков, – как тут разделить вполне земное, хотя и редкое существо и того, кто иногда приходит «в гости» к нехорошим, сильно перепившимся людям?

    Само название снежный человек на редкость неудачно, так же как совершенно не подходит ни тибетское йети, ни шерпское голуб-яван. Тогда уж надо применять одно из названий, родившихся у сибирских народов: куль, чучуна, тоотек и так далее. Реликтовый гоминид, то есть пережившее свой век существо, родственное человеку, – слишком «научно», да и не знаем ведь мы, что это за создание и насколько нам родственно. Самое приемлемое, по-моему, это буквальный перевод с некоторых индейских языков: «человек лесов». Это и нейтрально, и поэтично в то же время, и достаточно точно.

    По мнению моего дяди, члена-корреспондента Академии наук СССР, одно время входившего в комиссию, проверявшую данные экспедиции Ж.И. Кофман, только 10% всех историй про «человека лесов» можно считать достоверными. Комиссия честно встречалась со всеми информаторами Жанны Иосифовны и вынуждена была прийти к выводу, что захваченная этой идеей Ж.И. Кофман, мягко говоря, слишком часто шла на поводу у своего увлечения.

    Пресса азартно обсуждала про сотни случаев встреч со снежными людьми; получалось так, что по Абхазии вообще снежные люди ходят чуть ли не толпами, а каждый пожилой абхаз имеет среди них знакомых.

    А комиссия выяснила со всей жесткостью: многие рассказы записаны были из-за плохого знания языка. Выходит комиссия на старика, который еле говорит по-русски, но Жанне Иосифовне очень подробно рассказывал о встрече со снежным человеком, описывал его шерсть и надбровные дуги. Комиссия задает ему вопрос уже через переводчика: а какие у него были надбровные дуги?

    – А вот такие, как у тебя! – ткнул дед в очки члена комиссии.

    – И у него надбровные дуги? – уточнили, показывая еще на одного очкарика.

    – Да! Да! – радостно подтвердил дед: наконец-то его правильно поняли.

    – А какая на нем была шерсть? – спрашивала комиссия, уже трепеща от предвкушения. И дождалась.

    – На тебе вот шерсть, – абхазский дед показал на свитер одного из членов комиссии.

    – А на снежном человеке была такая же шерсть?

    – Нет, на нем была длиннее, примерно как вот у этого…

    Перлом работы комиссии стала находка одного снежного человека – инженера Гоги из Тбилиси, очень обиженного на одного абхазского долгожителя. Инженер размечал трассу для будущей дороги через Большой Кавказский хребет в совершенно ненаселенных местах выше уровня лесов. Было жарко, инженер разделся, оставив на себе только болотные сапоги и черные семейные трусы. Он шел через высокотравье, слушал басовитое жужжание шмелей, радовался жизни, и вдруг…

    Потом деда, разменявшего двенадцатый десяток, много раз спрашивали – ну зачем он построил на своих горных пастбищах туалет?! Старик только сердился, объясняя на всех знакомых ему языках, что хозяин барин, что вот захотел и построил. Еще труднее объяснить, зачем старик приделал к сортиру огромный висячий замок и запирал его на ключ. Но, во всяком случае, замок он приделал и запер сортир, перед тем как угонять отары вниз, в теплые абхазские долины.

    Самое иррациональное в том, что дед ни разу не сходил в этот сортир, что вызвало новые вопросы: зачем строил?! От обоснованных вопросов дед только приходил в еще большую ярость, шипел и плевался от злости. Вот сделал он сортир, и все тут!

    В отличие от деда, инженер Гоги не отказывался от попыток рационально объяснить свое поведение:

    – Вижу – сортир… Деревенская будочка. Я – искать, кто тут живет. По карте – никого нет, а сортир стоит. Никого нет! И следов человека никаких нет! Тогда я и залез в сортир…

    – Гоги, да зачем залез? Вокруг же безлюдье! Никого! Сиди себе в душистой травке, любуйся на горы…

    Гоги долго думал, шумно вздыхал: очень хотел честно ответить авторитетной комиссии из Москвы и Питера.

    – Понимаете… Такой он был таинственный, сортир. Ну подумай сам: это же загадка! Тут все что угодно подумаешь: Атлантида! Космические пришельцы! Параллельные пространства! Как сами не понимаете, надо же было проверить – что в нем особенного, в этом сортире?!

    – Думал, там вход в параллельное пространство?

    – А зачем тогда заперли, а?!

    Очень может быть, что дед как раз предвкушал, как весной поднимется с отарами на летние пастбища и лично обновит свою постройку? Если так – особенно понятно, почему он пришел в такую ярость. Потому что вокруг сортира все было истоптано, будто бегало сто человек (это Гоги искал местных жителей), замок с его любимого сортира цинично сбили валуном, а в самом сортире – дед ясно увидел сквозь приоткрытую дверь – сидел кто-то огромный, черный и издавал невнятное рычание.

    Рычание стало единственным моментом, по поводу которого Гоги стал очень немногословен:

    – Болел, дорогой… Такое питание…

    Дед сразу понял – это снежный человек! Он помнил, что его дед застрелил одного снежного человека, когда тот таскал его кур из курятника. Но это значит, что у снежных людей – кровная вражда с его родом! А он тут один, без могучих семидесятилетних сыновей-защитников, без юных сорокалетних внуков, которых пора учить благородному делу кровной мести…

    Но дед, конечно же, не растерялся; он стал поднимать и кидать камни в сортир и в сидящее в нем. Черный, страшный, мохнатый выскочил из сортира, стал метаться и страшно орать на нечеловеческом, никому не понятном языке (орал Гоги по-грузински, но деду был что грузинский язык, что вой волков; вой волков даже, наверно, понятнее).

    В конце концов камни стали попадать в Гоги, и дед мог торжествовать – он победил и прогнал страшного снежного человека! Его рассказ, кстати, вполне могли бы отнести и к числу тех, которым можно доверять, но только разъяренный Гоги написал в милицию заявление листах на пяти, приложив справки о своих ссадинах и синяках. Жанна Иосифовна как-то не обратила внимания, что Гоги побили как раз там, где дед одолел снежного человека; но въедливые, скучные члены комиссии, чуждые истинной романтике, отыскали Гоги-снежного человека и даже свозили его на место происшествия, чтобы снять все вопросы, а дед даже принес Гоги извинения.

    Кстати, истории про снежного человека поступали и с Саян, и комиссия честно проанализировала их тоже. Но выезжать в Саяны комиссия не стала, придя к выводу, что все до единого истории были сочинены явно с сильнейшего похмелья.

    И если мне сегодня рассказывают, как «человек лесов» буянил в пригороде Красноярска, в километре от железнодорожной станции, для меня нет никаких сомнений: или тут замешан очередной «инженер Гоги», или информатору надо не только поменьше употреблять спиртные напитки, но и покрепче задуматься о своем поведении и образе жизни; потому что если бесы начали являться среди бела дня и громить загаженную комнату – куда же дальше?